В мировой поэзии нет аналогов «Рождественским стихам» Бродского

«У меня была идея на каждое Рождество писать по стихотворению», — признавался Иосиф Бродский. Один из самых значительных поэтов мирового масштаба создал уникальный многолетний цикл рождественских стихотворений, который не имеет аналогов в русской и зарубежной поэзии. 

Рождество

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.

Дым шел свечой. Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней. Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал младенец, и дары лежали.

Аналогов уникального рождественского цикла Бродского в мировой поэзии не найти. Однако существовало несколько поэтических предпосылок, которые стали отправной точкой для «Рождественских стихов».

Во-первых, это евангельские стихи Бориса Пастернака, включенные в его роман «Доктор Живаго». Хоть Бродский сам и не отмечает влияние Пастернака на свои рождественские стихи, схожие мотивы и образы легко отыскиваются и читателями, и литературоведами.

Во-вторых, у английского поэта XVII века Джона Донна есть венок религиозно-философских сонетов, в которых последовательно излагается жизнь Христа. Донн был одним из любимых поэтов Бродского, стихи которого он переводил и которому посвятил свою знаменитую «Большую элегию Джону Донну» (1963), где использует прием гипнотизирующего причисления предметов, вводящего читателя в состояние дремоты:

Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,
среди бумаг, в столе, в готовой речи,
в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле
остывшего камина, в каждой вещи.

В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях,
за зеркалом, в кровати, в спинке стула,
опять в тазу, в распятьях, в простынях,
в метле у входа, в туфлях. Все уснуло.

Уснуло все. Окно. И снег в окне.

Бродский признавался, что многому научился у Донна и его цикла сонетов о жизни Христа: «Мне ужасно понравился этот перевод небесного на земной… то есть перевод явлений бесконечных в язык конечный». Рождественские стихи Иосифа Бродского — еще один прекрасный пример такого перевода.

Исторический контекст

Стихотворение Иосифа Бродского написано в 1963 году во времена так называемой хрущевской оттепели. В этот период были реабилитированы многие литераторы, а для читателей стали доступны ранее запрещенные и неизвестные произведения. Важно, что «оттепель» не означала принципиального отказа от контроля коммунистической партии за литературно-издательской деятельностью. Многие запрещенные тексты, в том числе и стихотворения Иосифа Бродского, распространялись через развивавшийся самиздат (неподцензурное производство и распространение литературы).

 В конце 1950-х — начале 1960-х гг. руководители КПСС провели ряд встреч с различными творческими объединениями и интеллигенцией. Так, в марте 1963 года Хрущев резко выступил против поэтов и художников, чье творчество не отвечало социальным запросам и, следовательно, не приносило пользы государству. К примеру, «бесполезным» автором был объявлен молодой поэт Иосиф Бродский. Формально его осудили не за литературную деятельность: поэт был арестован, обвинен в тунеядстве и отправлен в ссылку. Однако именно эти события стали одними из ключевых в творческой биографии Бродского.

Первым стихотворением цикла стал «Рождественский романс» (1962 год). В течение 10 лет (до 1972 года — года вынужденной эмиграции) Бродский регулярно писал рождественские стихи. Затем последовал перерыв. Рождественская тема вернулась в его творчество в 1987 году (год вручения Бродскому Нобелевской премии). С этих пор и до своей смерти в 1996 году поэт ежегодно создавал новые рождественские стихи. Последнее стихотворение «Бегство в Египет» было написано за месяц до смерти.

В интервью «Рождество: точка отсчета», которое Бродский дал в эмиграции журналисту Петру Вайлю, он рассказал о появлении первых рождественских стихотворений: «Все началось даже не с религиозных чувств, не с Пастернака или Элиота, а именно с картинки “Поклонение волхвов”». Эту картинку Бродский вырезал из одного польского журнала: «Я приклеил ее над печкой и смотрел довольно часто по вечерам <…> смотрел-смотрел и решил написать стихотворение с этим самым сюжетом».

Именно под впечатлением от этой картинки с евангельским сюжетом появилось стихотворение «Рождество» (1963).

Герард Давид. Поклонение волхвов. 1515—1523 гг. Лондонская национальная галерея, Лондон

Здесь Бродский не выходит за рамки рождественского сюжета, строго следует библейскому повествованию. Он не стремится выразить личное, отношение к этой истории, а показывает значимость события Рождества Иисуса Христа для всего человечества. Здесь он творит в русле традиций литургической поэзии, гимнографии, т. е. отказывается от выражения и описания собственных мыслей и стремится передать атмосферу великой ночи Рождества, с которой начался «новый счет жизни».

«В конце концов, что есть Рождество? День рождения Богочеловека. И человеку не менее естественно его справлять, чем свой собственный. <…> Каждый год к Рождеству <…> я стараюсь написать стихотворение для того, чтобы <…> поздравить Иисуса Христа с днем рождения. Это самый старый день рождения, который наш мир празднует», — говорил Бродский о великом празднике.

Отсылки к Библии

В своем стихотворении Иосиф Бродский описывает один из значимых эпизодов истории о Рождестве Иисуса — поклонение волхвов.

Волхвами называли восточных мудрецов, жрецов, занимавшихся наблюдениями за небесными светилами. Однажды волхвы заметили на небе необычную звезду. Они знали о древнем пророчестве: вскоре должен явиться миру Спаситель, о рождении Которого возвестит появление удивительной яркой звезды. И, когда звезда засияла на небосводе, волхвы, следуя за ней, отправились в путь, чтобы увидеть Сына Божия и поклониться Ему.

Звезда привела мудрецов в город Вифлеем, где Иисус находился вместе с Богоматерью и Иосифом Обручником. Волхвы «пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну» (Мф 2:11). Каждый из даров имел символическое значение.

Золото было поднесено Иисусу как Царю Иудейскому. Такой драгоценный подарок указывал на то, что Младенец рожден, чтобы быть Царем.

Второй дар, ладан, был подарен Младенцу как Богу. Ладан — ценная ароматическая древесная смола, которая традиционно используется в религиозных обрядах.

Третий дар, смирна — это дорогое благовоние, применявшееся для бальзамирования тел при погребении. Смирна была поднесена Иисусу как Спасителю, Который стал Сыном Человеческим и Которому были предречены «многие страдания и погребение».

Согласно преданиям, дары волхвов Богоматерь бережно хранила всю жизнь. Перед Своим Успением Она передала их Иерусалимской Церкви. Позже дары волхвов были перенесены в Константинополь, где их поместили в храме Святой Софии, а в XV веке дары волхвов попали на Афон, в монастырь Святого Павла, где хранятся более 500 лет. Золото представляет собой двадцать восемь небольших пластинок различной формы с разнообразным орнаментом. Ладан и смирна хранятся в виде небольших шариков, которых насчитывается около семидесяти.

                                                                                               

Рождественский романс

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

28 декабря 1961



Рождество 1963 года 

Спаситель родился 
в лютую стужу. 
В пустыне пылали пастушьи костры. 
Буран бушевал и выматывал душу 
из бедных царей, доставлявших дары. 
Верблюды вздымали лохматые ноги. 
Выл ветер. 
Звезда, пламенея в ночи, 
смотрела, как трех караванов дороги 
сходились в пещеру Христа, как лучи. 

1963 -- 1964 


* * *

В Рождество все немного волхвы. 
В продовольственных слякоть и давка. 
Из-за банки кофейной халвы 
Производит осаду прилавка 
грудой свертков навьюченный люд: 
каждый сам себе царь и верблюд. 

Сетки, сумки, авоськи, кульки, 
шапки, галстуки, сбитые набок. 
Запах водки, хвои и трески, 
мандаринов, корицы и яблок. 
Хаос лиц, и не видно тропы 
в Вифлеем из-за снежной крупы. 

И разносчики скромных даров 
в транспорт прыгают, ломятся в двери, 
исчезают в провалах дворов, 
даже зная, что пусто в пещере: 
ни животных, ни яслей, ни Той, 
над Которою - нимб золотой. 

Пустота. Но при мысли о ней 
видишь вдруг как бы свет ниоткуда. 
Знал бы Ирод, что чем он сильней, 
тем верней, неизбежнее чудо. 
Постоянство такого родства - 
основной механизм Рождества. 

Тои празднуют нынче везде, 
что Его приближенье, сдвигая 
все столы. Не потребность в звезде 
пусть еще, но уж воля благая 
в человеках видна издали, 
и костры пастухи разожгли. 

Валит снег; не дымят, но трубят 
трубы кровель. Все лица, как пятна. 
Ирод пьет. Бабы прячут ребят. 
Кто грядет - никому непонятно: 
мы не знаем примет, и сердца 
могут вдруг не признать пришлеца. 

Но, когда на дверном сквозняке 
из тумана ночного густого 
возникает фигура в платке, 
и Младенца, и Духа Святого 
ощущаешь в себе без стыда; 
смотришь в небо и видишь - звезда.


24 декабря 1971 года. 

Рождественская звезда 

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре, 
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе, 
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти; 
мело, как только в пустыне может зимой мести. 
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар 
из воловьих ноздрей, волхвы - Балтазар, Гаспар, 
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда. 
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда. 
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака, 
на лежащего в яслях ребенка, издалека, 
из глубины Вселенной, с другого ее конца, 
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца. 

24 декабря 1987



Бегство в Египет 

...погонщик возник неизвестно откуда. 

В пустыне, подобранной небом для чуда, 
по принципу сходства, случившись ночлегом, 
они жгли костер. В заметаемой снегом 
пещере, своей не предчувствуя роли, 
младенец дремал в золотом ореоле 
волос, обретавших стремительно навык 
свеченья - не только в державе чернявых, 
сейчас, но и вправду подобно звезде, 
покуда земля существует: везде. 

25 декабря 1988 



* * * 

Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере, 
используй, чтоб холод почувствовать, щели 
в полу, чтоб почувствовать голод - посуду, 
а что до пустыни, пустыня повсюду. 

Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере, 
огонь, очертанья животных, вещей ли, 
и - складкам смешать дав лицо с полотенцем - 
Марию, Иосифа, сверток с Младенцем. 

Представь трех царей, караванов движенье 
к пещере; верней, трех лучей приближенье 
к звезде, скрип поклажи, бренчание ботал 
(Младенец покамест не заработал 
на колокол с эхом в сгустившейся сини). 
Представь, что Господь в Человеческом Сыне 
впервые Себя узнает на огромном 
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном. 

1989



* * * 

Не важно, что было вокруг, и не важно, 
о чем там пурга завывала протяжно, 
что тесно им было в пастушьей квартире, 
что места другого им не было в мире. 

Во-первых, они были вместе. Второе, 
и главное, было, что их было трое, 
и всё, что творилось, варилось, дарилось 
отныне, как минимум, на три делилось. 

Морозное небо над ихним привалом 
с привычкой большого склоняться над малым 
сверкало звездою - и некуда деться 
ей было отныне от взгляда младенца. 

Костер полыхал, но полено кончалось; 
все спали. Звезда от других отличалась 
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним, 
способностью дальнего смешивать с ближним. 

25 декабря 1990



Presepio (Ясли) 

Младенец, Мария, Иосиф, цари, 
скотина, верблюды, их поводыри, 
в овчине до пят пастухи-исполины 
- все стало набором игрушек из глины. 

В усыпанном блестками ватном снегу 
пылает костер. И потрогать фольгу 
звезды пальцем хочется; собственно, всеми 
пятью - как младенцу тогда в Вифлееме. 

Тогда в Вифлееме все было крупней. 
Но глине приятно с фольгою над ней 
и ватой, розбросанной тут как попало, 
играть роль того, что из виду пропало. 

Теперь Ты огромней, чем все они. Ты 
теперь с недоступной для них высоты 
- полночным прохожим в окошко конурки 
из космоса смотришь на эти фигурки. 

Там жизнь продолжается, так как века 
одних уменьшают в объеме, пока 
другие растут - как случилось с Тобою. 
Там бьются фигурки со снежной крупою, 

и самая меньшая пробует грудь. 
И тянет зажмуриться, либо - шагнуть 
в другую галактику, в гулкой пустыне 
которой светил - как песку в Палестине. 

Декабрь 1991 



Колыбельная 

Родила тебя в пустыне 
я не зря. 
Потому что нет в помине 
в ней царя. 

В ней искать тебя напрасно. 
В ней зимой 
стужи больше, чем пространства 
в ней самой. 

У одних - игрушки, мячик, 
дом высок. 
У тебя для игр ребячьих - 
весь песок. 

Привыкай, сынок, к пустыне 
как к судьбе. 
Где б ты ни был, жить отныне 
в ней тебе. 

Я тебя кормила грудью. 
А она 
приучила взгляд к безлюдью, 
им полна. 

Той звезде, на расстояньи 
страшном, в ней 
твоего чела сиянье, 
знать видней. 

Привыкай, сынок, к пустыне. 
Под ногой, 
окромя нее, твердыни 
нет другой. 

В ней судьба открыта взору 
за версту. 
В ней легко узнаешь гору 
по кресту. 

Не людские, знать, в ней тропы! 
Велика 
и безлюдна она, чтобы 
шли века. 

Привыкай, сынок, к пустыне, 
как щепоть 
к ветру, чувствуя, что ты не 
только плоть. 

Привыкай жить с этой тайной: 
чувства те 
пригодятся, знать, в бескрайне 
пустоте. 

Не хужей она, чем эта: 
лишь длинней, 
и любовь к тебе - примета 
места в ней. 

Привыкай к пустыне, милый, 
и к звезде, 
льющей свет с такою силой 
в ней везде, 

точно лампу жжет, о Сыне 
в поздний час 
вспомнив, Тот, Кто сам в пустыне 
дольше нас. 

Декабрь 1992



25. XII.1993 

Что нужно для чуда? Кожух овчара, 
щепотка сегодня, крупица вчера, 
и к пригоршне завтра добавь на глазок 
огрызок пространства и неба кусок. 

И чудо свершится. Зане чудеса, 
к земле тяготея, хранят адреса, 
настолько добраться стремясь до конца, 
что даже в пустыне находят жильца. 

А если ты дом покидаешь - включи 
звезду на прощанье в четыре свечи, 
чтоб мир без вещей освещала она, 
вослед тебе глядя, во все времена. 

1993