Литературный конкурс "Манифест Москва" : поэзия современников на родном языке

Вера Полозкова (Москва, Россия)

В свежих ранах крупинки соли.

Ночью снятся колосья ржи.
Никогда не боялась боли —
Только лжи.

Индекс Вечности на конверте.
Две цыганки в лихой арбе.
Никому не желала смерти.
Лишь себе.

Выбиваясь из сил, дремала
В пальцах Господа. Слог дробя,
Я прошу у небес так мало…
Да, тебя.

***

Целоваться бесшумно, фары
Выключив. Глубиной,
Новизной наполнять удары
Сердца, — что в поцелуй длиной.
Просыпаться под звон гитары,
Пусть расстроенной и дрянной.
Серенады одной струной.
Обожаю быть частью пары.
Это радостней, чем одной.

Но в любви не как на войне,
А скорее всего как в тайной
Агентуре: предатель не
Осуждается, а случайной
Пулей потчуется во сне;
Ты рискуешь собой вдвойне.

И, подрагивая виском,
Словно ягодное желе я,
Сладким девичьим голоском
Металлическим — сожалею,
Но придется — метнуть куском
Стали в спину. Давись песком,
Будто редкостным божоле и
Как подденут тебя носком —
Улыбайся им, тяжелея.

***

Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом.
Я веду, и я сроду не был никем ведом.
По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом.
Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд,
Дети ходят туда купаться, но чаще врут,
Что купаться; я видел все — Сингапур, Бейрут,
От исландских фьордов до сомалийских руд,
Но умру, если у меня тебя отберут».
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит,
Джип с водителем, из колонок поет Эдит,
Скидка тридцать процентов в любимом баре,
Но наливают всегда в кредит,
А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,
Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,
Ядерный могильник, водой затопленный котлован,
Подчиненных, как кегли, считаю по головам –
Но вот если слова – это тоже деньги,
То ты мне не по словам».
«Моя девочка, ты красивая, как банши.
Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши,
Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.
Никакой души ведь не хватит,
Усталой моей души».

***

Дмитрий Быков (Москва, Россия)

Вынь из меня все это — и что останется?
Скучная жизнь поэта, брюзга
и странница.
Эта строка из Бродского, та из Ибсена –
Что моего тут, собственно?
Где я истинный?
Сетью цитат опутанный ум ученого,
Биомодель компьютера, в Сеть
включенного.
Мерзлый автобус тащится по окраине,
Каждая мелочь плачется о хозяине,
Улиц недвижность идолья, камни,
выдолбы…
Если бы их не видел я — что я видел бы?
Двинемся вспять — и что вы там
раскопаете,
Кроме желанья спать и культурной
памяти?
Снежно-тускла, останется мне
за вычетом
Только тоска — такого бы я не вычитал.

Впрочем, ночные земли — и эта самая –
Залиты льдом не тем ли, что и тоска моя?
Что этот вечер, как не пейзаж души моей,
Силою речи на целый квартал
расширенный?
Всюду ее отраженья, друзья и сверстники,
Всюду ее продолженье другими
средствами.
Звезды, проезд Столетова,
тихий пьяница.
Вычесть меня из этого — что останется?

***

Я не плакал, цепляясь за край полыньи.

Я не плакал, барахтаясь в крошеве льда.
Я пытался выплакивать слезы свои,
Но они не выплакивались никогда.
Где-то в самой глубокой моей глубине
Сохранялась печаль, словно в сейфе печать.
Это, видимо, сказано, не обо мне,
Что печальную лирику легче писать.
Никакого резона, по-моему, нет
Восклицать: «Сотоварищи! Душит тоска!»
Им хватает своих, нерифмованных бед,
И они без твоих обойдутся пока.
Знать о наших печалях другим ни к чему,
Ибо древняя истина все же права:
От сознанья, что больно не только ему,
У читателя вряд ли пройдет голова.
Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.
И ответом моей беспричинной тоске,
Зарекнув непонятной тревоги тщету,
Первоклассник стоит на высокой доске
И по луже катается, как на плоту.

***

Снегопад на закате, на розово-сером,
Как речная вода.
И строка упивается тихим размером,
не спеша никуда.

Так бывает — посмотришь на небо, на ветки
за оконным стеклом,
на закат, на фонарь — и почувствует этакий
переход, перелом.

Словно в битве какой-то небесной, за тридевять
Облаков — наступил перепад, перевес,
Словно кто-то меня перестал ненавидеть
И простил наконец.

Примирение, розовый свет снегопада,
Мостовая, река…
Успокойся, душа моя. Плакать не надо.
Все возможно еще, нас потерпят пока.

***

Новосибирская элегия

…И ощущенье снятого запрета
Происходило от дневного сна,
И главный корпус Университета
Шумел внизу, а тут была она,

Была она, и нам служила ложем
Гостиничная жесткая кровать,
И знали мы, что вместе быть не можем,
И мне казалось стыдно ревновать.

Нет, я не плачу по чужой невесте,
Которую любил, на миг украв, —
А то, что мы заснули с нею вместе,
Мне в самом деле не давало прав.

…Потом была прекрасная прохлада
И сумеречно-синее окно,
И думал я, что, в общем, так и надо,
Раз ничего другого не дано —

Ведь если нет единственной, которой,
И всякая любовь обречена…

Дождь барабанил за квадратной шторой,
Смущаясь неприступностью окна,

На коврике валялось покрывало,
И в этом был особенный покой
Безумия, и время застывало,
Как бы на все махнувшее рукой.

И зыбкий мир гостиничного крова,
И лиственные тени на стене —
Божественны, и смысла никакого,
И хорошо, тогда казалось мне.

Тогда я не искал уже опоры,
Не выжидал единственной поры
И счастлив был, как жители эпохи,
Которая летит в тартарары.

…Чего уж тут, казалось бы, такого —
Дождь законный, светло-нитяной,
И создающий видимость алькова
Диван, зажатый шкафом и стеной?

Мне кажется, во времени прошедшем
Печаль и так уже заключена.
Печально будет все, что ни прошепчем.
У радости другие времена.

***

Аля Кудряшева ( Санкт-Петербург, Россия)

А у нас декабрь, но вокруг по-вешнему
Сыро и горячо.
Я захожу домой и вешаю
Голову на крючок.

Чайник вскипает, на окнах вязью
Странные письмена.
Господи, если ты вдруг на связи, —
Как она без меня?

Господи, лучшее, что ты выдумал,
Сделано из ребра.
Выдуто, выверено и выдано,
Чай на губах мешается с выдохом
Теплого серебра.

Господи, дай ей пути лучистые,
Лучшие из твоих.
Если нам вдруг на двоих расчислено,
Я обойдусь, но чтоб ей по-честному
Счастья за нас двоих.

Чтобы она не видела черного
В розе твоих ветров.
Чтобы хоть раз забыла про чертово
Злое своё метро.

Чтоб миновали ее трущобы,
Изморозь, гарь и ил,
Чтобы играл Михаил и чтобы
Подыгрывал Гавриил.

Господи, я всё словами порчу,
Истина не в речах,
Весной, когда набухают почки,
Может быть, ты проверишь почту
И прочтешь белизну плеча,
И щека ее горяча
И она прикусывает цепочку,
Чтобы не закричать.

***

Но март пришел, июнь не за горами, отчаянный, горячий, длиннохвостый, не знающий ни страха, ни потерь,
И, если помнишь, плечи, загорая, приобретают неземное свойство легонько так светиться в темноте.
Как будто ходишь в золоченой раме, в своей невинной жаркой наготе.
Конечно, море. Наши говорили, что раз попав сюда — пребудешь вечно, с бессильным хрустом сердце надломив,
И ветер рисовал аквамарином, и тихо спал, на берег этот млечный песок намыв.
И я была, конечно, не Мария,
но Суламифь.
Конечно, если б знала, родилась
здесь, где жара, отары и татары, где пологом лежит густая тень,
Ты помнишь тот колючий скальный лаз, который несомненно стоил пары изрядно поцарапанных локтей,
Как я в слезах, распаренная, злая, крича, что в первый и в последний раз, упала вниз, судьбу свою кляня.
И море обмотало свой атлас
Вокруг меня.

Но март пришел. Зима в своем блокноте отвоевала новое число, второе с окончанием на девять.
Весна не успевает и в цейтноте пустила все кораблики на слом, не знает, что с колоколами делать.
Луна скребет кривым белесым ногтем, весна и платье новое надела, и при параде,
Но день украден.
В июне всё, что нужно было рядом, казалось, только руку протяни.
Нахальные торговцы виноградом свои товары прятали в тени,
И жгли оттуда виноградным взглядом.
Шиповник пах размашисто и юно, царапая рассеянных людей.

И я здесь на манер кота-баюна, сижу, колени обхватив, пою на
трех языках, одна в своей беде.
Из белых шрамов прошлого июня
Пытаюсь сотворить пропавший день.

Но не бежит вода по водостокам, часы на стенке тикают жестоко,
Стекло под ветром жалобно трясется, сегодня время замкнуто в кольцо.
Чудес не будет, сколько ни колдуй.
Ложись-ка спать, сидишь, как обалдуй.
Сижу и вижу
как из-за востока,
расталкивая облака лицом
Неудержимо ярко лезет солнце
Своим терновым маленьким венцом.

***

Осень в городе

0
Меня кто-то любит, Боже мой, кто б то ни был,
Меня кто-то помнит, Боже мой, кто б то не жил,
Пусть им — всем тем — нарисованы будут нимбы,
Пусть им — всем вам — адресована будет нежность.

1
Этот дождь на стекле,
Этот блеск, по воде бегущий,
Этот лгущий, неверный шум в городском саду.
То ли ночи стали светлей,
То ли пиво гуще,
То ли я тебя вижу чаще, чем раз в году.

То ли листья шуршат,
То ли кошки по крышам бегают,
То ли просто окно задрожало от сквозняка,
Ты ступаешь на черные клетки,
А я на белые.
Так что кто-то должен выиграть наверняка.

2
И мне не важно, с кем ты меня поделишь,
Каких ты в жизни достигнешь еще высот.
Когда ты спишь, ты стремительно молодеешь —
Тебе не дашь пяти или пятисот.

Ты дышишь такими нотами, обертонами,
Твоя голова.. Какая там голова.
Ты так белобрыс, что, в общем, не важно, что на ней —
Январский снег, сентябрьская трава.

Насколько ты независим, насколько вправе я
Хранить ключи бессонных твоих ключиц?
Тебя спасают боги моей окраины,
Все те, кого ты в центр не смог включить.

И мы идем по улицам, будто ищем их,
Такая святая, глупая эта жизнь.
Блаженны нищие духом, поскольку нищему
Открыты закоулки и этажи.

3
Чтобы так сочинять, нужно много всего уметь,
Различать на ощупь — золото или медь,
Различать на запах, что там — латунь, свинец,
Различать на веру — начало или конец.

Различать, размечать, отмеривать по чуть-чуть,
Темнобровы чухонцы, но белоглаза чудь.
То ли ветер с залива, то ли же кони в рысь,
Но ты так белобрыс ночами, так белобрыс.

Ты меня не отпустишь, но я же не полюблю,
Я отдамся ночью последнему кораблю,
Под конец навигаций в последний ночной заплыв,
Я уйду, твои слова на ветру забыв.

Не жалей обо мне, не жди, не броди, не ной,
Кто там ходит по нашей Троицкой и Сенной,
Кто там курит на Марсовом, греясь возле огня,
Не жалей обо мне, не бойся, не жди меня.

4
Как ты счастлив, милый мой, мать твою, то есть Господи,
Как ты выращен в этой Троицкой и Сенной
На тебя написан тот самый вселенский ГОСТ, поди,
Тот единственный, самый правильный проездной,

Кем ты выращен, кем ты вылюблен, кем ты пестован,
То ли в вечном споре с режимом, то ли не в нем,
Как ты так живешь на Литейном или на Пестеля,
Без царя, без башки, но при этом с вечным огнем.

Все мои подруги тысячу лет как замужем,
Только я ловлю в лукавом твоем аду
Твой тяжелый луч, твой беглый взгляд ускользающий,
Если выживу — то не жди меня, я приду.

5
Листвяное, словесное, снежное сыплешь крошево,
Почему, ты такая ласковая, такая брошенная,
Не смотри на это будущее, не трожь его,
Все равно никто не уходит, чтоб навсегда.
Под мостом движенье гномье, чужое, троллье ли,
Под мостом всегда движенье одностороннее,
Не ходи за ним, не мучай его, не тронь его.
До чего холодна вода.
До чего ледяна вода.

***

Федор Сваровский (Москва, Россия)

тусклый свет

аварийное освещение
пустое заброшенное заводское помещение
сирены
над морем мигают огни удаляющихся кораблей
и от давления корчатся стены

ты как будто одна
ты вся такая в скафандре
обречена
тиха

одно выражение твоих глаз
достойно рассказа или стиха

в рации раздаются чьи-то команды
и уже истерическое ха-ха

тебе страшно как в детстве
когда удаляли гланды

а тогда на Луне
ты помнишь

сидели спина к спине
ни на что не надеясь
сжимая в руках лучемёты
ожидая прихода
бесчувственной
и беспощадной
киберпехоты

я был тоже очень испуган
и этот страх был нашим единственным другом
подтверждающим
что мы ещё живы

(вот, кстати, куда заводит жажда наживы)

помнишь
тогда
поскольку все коды взломала
венерианская мразь
каждый использовал только простую связь

и по открытым каналам свободно неслась
всякая ругань

и внезапно ты повернулась
прижалась ко мне
и тут
какой-то голос в наушниках
громко сказал:
Серёжа, этот горящий порт напоминает мне
железнодорожный вокзал
в Бердянске
в 2075-м году

на секунду всё прекратилось
и во временной тишине
мы
вглядываясь в темноту
рассмеялись
и тот же голос
афористично ещё и вот так сказал:

на Луне
Серёжа
как на войне
кстати, у тебя обгорела рожа

а мы такие
сидели спиной к спине

***

Монголия

1

японские боевые роботы
атакуют Пекин

все китайцы убиты
но из-за сбоя в программе
детей не трогают
они
остаются среди руин

2

трава поднимается сквозь асфальт
на площади Тяньаньмэнь
до горизонта – цветы
по опустевшим улицам бродят электрические слоны

их всадники – роботы
все больны

энергии больше нет
для подзарядки нужна кислота
но нет кислоты
идёт
пятый год
от начала войны

3

дочь японского бизнесмена Аико
живёт на верху холма
в обломках старого дома
за окнами – город
под окном – разрушенная тюрьма

она никого не ждёт
ей 12 лет и она осталась одна

с ней только её друзья –
рваный медведь и набитая рисом собака
обломки какого-то пластмассового зверья

в кладовой заканчиваются концентраты
там лишь десять ящиков
испорченного вина

4

в поисках крысы на ужин
она заходит однажды в тюремный подвал
темно и страшно
вдруг, кажется, кто-то её позвал

– кто здесь?
– девочка, девочка
скорее иди сюда
мне так одиноко
мне плохо
перед глазами – разрушенные города

5

за бойлерной, в старом доме
спрятался репликант
робот похожий на человека
умирает
у него инфаркт

сердечная мышца из особого полимера
ослабла
внутри захлёбывается мотор

– меня зовут Рюичи СИ 9
мне нужно достать кислоты
нужно солнце
дай мне кислоты, кислоты!
и выведи на вольный простор!

6

Аико боится
это робот
который стрелял в людей

но он только лежит и смотрит
и не выглядит как какой-то враг
убийца
или злодей

в конце концов
– думает Аико –
я всё равно одна

идёт в кладовую
и приносит репликанту стакан вина

кислое вино укрепляет робота
он может встать

выйти на улицу
и нормально дышать

7

но чтобы выжить нужно
закачать в пустоту
резервуаров
соляную, серную кислоту

– где-то на севере есть, говорят, государство – Монголия
там у людей – машины и электрический свет

там, может быть, для роботов есть кислота
а для детей – производство печенья или конфет

помнишь ли ты, что такое конфеты, Аико?

– конечно, нет

8

зачем оставаться всю жизнь в разрушенном доме?
– рассуждает Аико –
время уходит
а жизни нет
лучше высушить несколько крыс
взять вина
игрушки
и отправиться
на поиски кислоты, конфет

пусть
робот
загладит вину
и будет человеку другом в пути
а если устану
он, кстати, сможет меня нести

9

как хорошо – думает Аико – что была война
вся страна заросла
вся жизнь – это лес и деревни
и города
в них – тишина
вода
и порванные провода

только ветер
только
трава и ветер
в степи

ночью Рюичи разводит костёр
говорит:
я буду дежурить
а ты поспи

10

десять месяцев шли на запад
два месяца куда-то налево
потом ещё на восток

Рюичи совсем устал
вино закончилось
и он окончательно изнемог

сбились с пути
Монголию не смогли найти

Аико устала
но Рюичи не может больше нести

её
на руках

11

однажды
проснувшись утром
Аико
успела лишь
крикнуть: ах

дикие всадники заметили их
в короткой
сухой траве
догнали, поймали
ударили робота в пах
(у него потемнело в глазах)
отправили в город
и заперли их в тюрьме

12

это и были монголы
и у этих монголов нет
ни заводов
ни фабрик
ни кислоты
ни конфет
ни электрических станций
ходят практически голые
и каждый второй из них – людоед

13

Аико и Рюичи
десять дней сидят
под землёй
ожидают, что их съедят

– Рюичи, что с нами будет?

наверное, эти люди
не те монголы
которых мы ищем

знаешь, я не боюсь
но внутри – пустота

хочется взять, улететь отсюда
увидеть другие совсем места

репликант отвечает
– Аико, всё это неспроста

зачем-то же
я упал
в подвал
остался без кислоты

и мне повстречалась ты

может, истинная Монголия
это не здесь
Монголия – ветер и те поля
где мы шли
и пустые дома
в зарослях
(их полы в пыли)
и сухие цветы
и их семена

это когда идёшь
и видишь холмы вдали
на холмах высокие крыши
и флаги
и в каждом дворе – цветут персики, вишни

май
начинается лето

проходя через луг
молодая японка и её электронный друг
смотрят, как из-под ног
разбегаются зайцы
а может быть, лисы
не зайцы

знаешь, мне нравится
говорить об этом

может быть, суть в том, что робот был одинок
и не думал что он один
и ты тоже была одна
а потом принесла
вина

14

а монголы точат уже ножи
заключённым недолго осталось жи-ть

15

но
с нами ничего не случится –
говорит Рюичи –
да, повсюду тьма
где каждый может быть наказанным без вины
может просто пропасть
хоть и нет
уже никакой войны

но я слышал радиоволны
и дал ответный сигнал
просто раньше времени тебе ничего не сказал

сюда уже мчится
специальный тибетский суперотряд

их командир отправляет сводку, что очень рад
нам
помочь

вот только наступит ночь
они придут
и применят лазер
стена превратится в дым
и наступит день

ты проснёшься

я окажусь молодым
человеком

ты будешь взрослой

поженимся

пойду работать
по воскресеньям я
как положено
на реке
с удочкой и блестящим ведром в руке

буду
возвращаться домой с уловом

16

а пока
если скучно
можно рассматривать облака
или что-нибудь спеть
или просто сидеть
и ждать
когда всё начнётся
ждать
какого-то знака

– знака?

– ну, скажем, придёт гроза

ты закроешь глаза
и
с первым громом
всё неживое окажется вдруг живым

(пусть то, что ты любишь,
встретит тебя за гробом
– про себя произносит робот)

я
сломанный динозавр
медведь
и
рисовая
собака

***

Елена Касьян (Львов, Украина)

Когда-нибудь, когда меня не станет,
Когда качаться маятник устанет,
Когда любовь моя пройдёт по краю,
Мои черты уже не повторяя,
Мои черты уже не узнавая,
О, как, наверно, буду не права я,
Пытаясь всё запомнить и отметить,
Чтобы потом найти на этом свете
И обернуть в привычную оправу.
О, как мы все на этот счёт не правы…
А до тех пор стоять на этом месте,
Пока собор макает в небо крестик
И облака случайные цепляет.
И облака плывут и исчезают…

Где вышел срок унынию и муке,
Стоят деревья вширь раскинув руки,
Готовы каждый миг сомкнуть объятья.
О, что смогу прощанием назвать я?
Вот этот мостик между сном и явью?
Вот этот взгляд, наполненный печалью?
Вот этот выдох между «был» и «не был»?
Вот эту нежность, тонущую в небе?

Душа моя, покуда горний ветер
Ещё ласкает крыши на рассвете,
Покуда воздух полон ожиданья,
Любовь не знает страха расставанья,
Любовь не знает холода забвенья,
Любовь не знает муки сожаленья –
Она слепа, а значит, беспристрастна.
И потому мы верим не напрасно,
Пока она ещё парит над нами,
И мы глядим на мир её глазами.

***

Этот город как-будто опять не у дел,
Он меня отпустил и растерян поныне.
Так беспечный любовник дражайшее имя
Всё катает во рту, покидая постель.

Я иду, прорывая его пустоту,
Паутину невидимых связей и смыслов.Как добычу свою подпуская на выстрел,

Он стоит неподвижен на этом посту.

Он не ждёт никого. Что ему поезда?
Что ему до того, кто рождён и схоронен?
Что ему до меня? Всё песок и вода…
Всё брусчатка и пыль… Всё узор на ладони…

Мой мирок карамельный, мой космос в груди,
Подержи надо мною целительный полог.
Я не знаю, сколь путь мой суров или долог,
Но я буду идти.
Но я буду идти.

***

Моя девочка, в город вступают войска.
Ночь темна, и покуда звезда высока,
Нам безропотно ждать окончанья времён –
Кто сегодня любим, тот наутро спасён.

Моя радость, зима захватила вокзал.
Почему нам об этом никто не сказал?
Вот уснули деревья со стоном во рту,
Вот беснуется ветер от нас за версту.

Вот на каждом углу выставляют конвой.
Кто сегодня любим, тот наутро живой.
Вот последние листья ложатся ничком.
Моё сердце, давай говорить о другом.

Как под городом дышит живая вода,
Как попарно обнявшихся минет беда,
Как вдыхая туман между первых снегов
Ночь заботливо прячет своих беглецов.

***

Я люблю тебя навеки,
А живу с тобою врозь.
Я в часах сдвигаю стрелки,
Чтобы время не сбылось,
Я опять меняю ракурс,
Чтобы виделось ясней.Подари нам, Боже, август

На каких-то тридцать дней…

Кораблю с дырявым днищем
Снова в доке зимовать.Я стою почти что нищий –

Что ещё тебе отдать?
Моль почти доела парус,
Время точит якоря.Подари нам, Боже, август

И немного сентября…

Над моим микрорайоном
Ночь дырявит небеса.Я прошу за всех влюблённых,

Если нам с тобой нельзя.

Сентябри смыкают веки,
Наши беды не всерьёз.Я люблю тебя навеки,

А живу с тобою врозь.Виноградной грозди завязь

Тяжелеет с каждым днём.Подари нам, Боже, август,

Дальше мы переживём…

***

Ренат Гильфанов (Новоалтайск Россия)

Ветер прохладной волной обдувает тело.
И тело отвечает пониженной температурой.
Но что-то внутри нее настолько оцепенело,
что после ее ухода будет стоять скульптурой —

здесь, в почерневшем парке. Лист шуршит в волосах.
И грусть, завернувшись в тусклый свет ноября,
крошечным насекомым застывает в ее глазах,
как в куске янтаря.

Слез, рыданий не будет. Наволочку не зальет
влагой соленой. А то, что в душе у нее — Сахара,
выдадут лишь лицо, полинявшее, как белье,
и глаза, потемневшие от загара.

Туфелек быстрый цокот, гулкий, как сердца стук,
шея, лицо, спина — движением разогреты.
В мире, где время тихо покусывает мундштук,
глядя на уголек дымящейся сигареты.

***

Метафора

Когда художник выходит из комнаты и закрывает дверь,

в мастерской остаются белеть скульптуры.
Вот одна из них — свежая, влажная, словно зверь,
вытряхнутый из шкуры.
Краски похожи на кровь. В заляпанной мастерской —
картины, как лица актеров, забывших роли.
Скульптуры подходят к картинам и трогают их рукой.
И картины поеживаются от боли.
Картины — кожа скульптур, а не
просто картины. Кожа, еще живая!
Шкуры скульптур распластаны на стене.
Скорняк попотел, к багетам их пришивая.
(Шил, стервец, по живому!) Жаркая, как слеза,
скатилась по скуле картины капля масла.
Как у вареной рыбы, белы у скульптур глаза,
гладкие черепа, как у пришельцев с Марса!
Выбоины сознанья, обнаженность идей…
Лица былых знакомых, шорохи, всхлипы, гулы…
Мозг, как скорняк, хранит не события и людей,
а снятые с них шкуры.

***

Монолог в потолок

И жил так точно, как писал…
Ни хорошо, ни худо.
К. Батюшков

Я не топлю печаль в вине,
в стакане пресно.
Мой дом — бардак. Природа мне
не интересна.
Я утром посмотрел кино,
помыл посуду.
Я очень скучный малый, но
поскольку всюду —
куда ни плюнь — суровый рок
и неизбежность,
я совершаю кувырок
из желчи в нежность.

Мой вечер плавен, как рапид.
Мой дом сакрален.
Мой пол не просто так скрипит,
он музыкален.
Мне нужен чей-нибудь совет,
мне надо друга.
Но на паркет ложится свет
подобьем круга.
И я один, как черт в кругу,
как жук на скрипке.
Печальный факт, но не могу
сдержать улыбки.

Мне вход в анналы запрещен,
я дик и злобен.
Коль не писать, на что еще
я здесь способен?
Вкруг бедер обернув строку,
брожу по миру.
Я очень многое могу,
но выбрал лиру.

Так. Мне покой не по нутру,
прилажен пояс к
сухому, крепкому бедру,
и начат поиск.
И мыслью прорастает грех
из интереса.
И строчки дыбятся, как мех
на шкуре беса.

Возможно, лира не про нас
(я листик банный),
что я пробрался на Парнас,
как гость незваный.
И здесь пою, хоть выноси
святых. Пусть так, но
молчанье — это минус, и
уйти — бестактно.
Я выжимаю сладкий сок
из горьких буден.
В душе я дико одинок
и многолюден.

Для жизни выпал сложный век.
В печальном месте.
Замешан в мире человек,
как хрящик в тесте.
И как бы жизнь передо мной
не гарцевала,
в моих извилинах сплошной
Лоренцо Валла.

Возможно, труд мой — только блуд,
я сам — увечье.
Но Бога в жизни выдают
противоречья.
Не получается клише
без опечаток.
И мира копия в душе,
как отпечаток
от одеяла на скуле.
И путь к Голгофе
лежит чрез дом, где на столе
дымится кофе.

***

Дана Сидерос (Казань, Россия)

Забыла тебе рассказать,
сегодня в вагоне напротив меня
сидело пять человек.
И у каждого была татуировка.

Я не выдумываю.Я даже прошлась вдоль лавок,

якобы к карте метро,
но на самом деле посмотреть,
а вдруг весь вагон в наколках.
Вдруг в городе какой-то фестиваль.
Но нет,
только напротив меня,
у каждого была татуировка.

Молодая женщина
с дельфином на щиколотке,
выцветшим, но улыбающимся,
как на рекламе дельфинария
где-то в Харькове
или в Одессе.
Мастер был симпатичный,
она сказала, я обожаю дельфинов,
он промолчал.

Старик
с волнами морщин на лбу,
такой глубины,
что в них можно прятать мелкие монеты
с затонувшего и поднятого
испанского галеона.
В синем пятне
на тыльной стороне ладони
всё ещё угадывается якорь.
Плечо скрыто рубашкой,
но на нем должна быть русалка,
он говорил с ней только что,
сказал, я еду, уже на Коломенской,
ставь греться суп.

Юноша со свастикой
на плохо выбритом черепе.
Умно: когда через год
он пойдёт торговать сантехникой
в папину фирму,
он просто перестанет бриться
и будет юноша с челкой,
какой у вас бюджет,
я могу вам предложить три варианта,
вот ещё такого же плана.
А лет через семь облысеет
на радость тестю-еврею.

Мужчина в спортивном,
серый, как с черно-белой пленки,
похожий на грифа или хореографа.
На пальце чернильный перстень,
плохо спрятанный под настоящим,
дешевой печаткой из перехода.
На верхней печати крест,
а что на нижней — не видно,
истории не будет.

Парень в дредах, весь чистый комикс,
татуировщик.
Обитает тут третий год,
учился, конкурсы, переехал.
А до этого сидел в свом маленьком
курортном городе,
бабочки, купола, завитушки,
двести маленьких Кокопелли,
и, конечно, дельфины.
Девушки говорили,
я обожаю дельфинов.

Все обожают дельфинов,
нельзя не любить того,
кто так улыбается.

***

Если кто-нибудь скажет вдруг,
что однажды увидел свою сестру,
дядю, сына, отца, жену
как какую-то игуану;
скажет, что слышит теперь за версту
рептильного сердца стук;
скажет, что дома страшно ему —
я не буду смеяться.
Я всё пойму.

Эта бездна уже смотрела в меня,
нельзя ничего поменять,
от неё не скрыться,
она догонит.
Скажем, прямо сейчас в вагоне:
я — глухой заколоченный ящик.
Слева мой друг, давно состоящий
сплошь из выбоин и каверн.
Напротив — оплывший угрюмый зверь
в висящих ошметках кожи, коры ли…
Стайка бабочек: издалека — узоры на крыльях,
синие жилки, ключицы, тонкие пальцы,
вблизи — хоботки и жвальца.

Ходя по улицам, не заглядывай в лица,
лучше читать, считать ступени, молиться.
Увидел такое раз — пропал навсегда.
Вокруг ни единого гуманоида.

***

У моей
улицы
от ремонтных работ
трещины,
все её рёбра, все повороты болят.
Вдоль моей улицы,
в красных крестах, присмиревшие,
приговорённые тополя.

На моей
улице,
лопоухие, длинные
дети в зелёной форме
из Чернышевских казарм.
У ворот
женщины
с булками, мандаринами.
Дети выходят к объятиям,
мнутся, прячут глаза.

Как в пионерлагере,
ну не целуй, не мучь его,
он уже взрослый, смотрят же,
смотрят же пацаны.
Скоро им всем
экскурсия:
сквозь города дремучие,
прямо с моей улицы —
к краю страны.

И пойдут, хмурые,
строимся, дети, парами.
Тех, кто отстал, ласково подтолкнём.
В спину бьют маршами,
щупают мрак фарами,
поп с кадилом по следу
прёт,
как отец с ремнём.

В южной земле здорово
всходят мятные пряники —
землю везут родичам,
всё для своих, в дом.
На сувенир, горсточку
маме,
горстку племяннику.
Кто наберёт подошвами,
кто наберёт ртом.

На моей улице
моют асфальт вечером.
Хор за стеной с грохотом
страшно вопит гимн.
Слить бы финал,
Господи,
чтобы сказать нечего,
слабый чтобы,
вне логики,
чтобы он был другим.

***

Терентий Травник (Москва, Россия)

Ноябрь за окном, я ж лето…
Про летнее пишу в стихах.
Кто может возразить поэту –
Сказать ему, что он неправ –

Сказать, что он, похоже, спятил,
Увидев летнее в окне.Ах, милый наш поэт! Приятель,

Какое лето – в ноябре?

Кто сможет так сказать поэту,
Когда стихи его прочтёт,
Когда в ноябрьское лето,
Как в сказку с ними попадёт.

***

Писал стихи, писал о тишине…
И вот она снежинкой в снег упала.
Снежинкой в снег. Как сон, как сон во сне…
Еще – звезда была, звезда – мерцала.
Мерцала тишиной, мерцала мне
Обходчицей с небесного вокзала:
Внимание, неспящий человек,
Там на Земле, снежинка в снег упала!

***

Куда уходит час ночной?
Куда рассветные минуты?
И разве можно с кем-то спутать
Ту, что зовешь ты Тишиной?
Она, как женщина из древних
Недосягаемых веков,
Твоим путям – молчаньем внемлет,
Безоговорочно приемля
Лавины всех твоих снегов.
Раба, позволь встать на колени,
Отныне путь мой завершен.
О Тишина, бесстрашный гений
Твоею верностью сражен!
Там, где берут свои начала
И жизнь, и смерть, и ход времен,
Ты прорицательницею стала –
Твой мерный шаг в Закон внесен

***

Нота тишины

Утро. Тишина в квартире…
Всё, что в ней сейчас – всё в мире.
Все, кто в ней сейчас – все в мире.
Просто – тишина в квартире…

Просто тишина в душе.
Ночь прошла – светло уже.
Ночь прошла – тишь за окном –
В мире город, двор и дом,

В мире – все мои друзья,
В мире – вся моя семья,
В мире – вся твоя семья,
В мире ты, и в мире я.

В мире – завтрак на столе.
В мире чай и хлеб, и масло.
Всё, что в мире – не напрасно
Обитает на земле.

Всё, что в мире – будет жить,
Будет жить и очень долго!
Не собьёшь его ты с толку,
Не порвёшь ему ты нить.

Посмотри, какое утро –
Мир наполнен тишиной!
Разве можно с чем-то спутать
Тишину? С какой волной

Может тишина сравниться,
Можно спутать мира звук?
Видишь небо? В небе – птица –
Это нота мира, друг.

С этой нотки сердце слушай,
День с неё ты начинай.
Это нота прямо в душу –
Точно в душу вводит рай.

***

Ах  Астахова (Москва, Россия)

Среди песка и высохшего ила,
Среди поросших сорняком полей
Я потеряла всех, кого любила,
Из-за пустых, безудержных страстей.

Среди мужчин, что целовали уши,
Среди их надо мной дрожащих рук,
Я потеряла искренность и душу,
И все, что было дорого вокруг.

Молчать! Я слова не просила.
Путь судит тот, кто всех меня слабей.
Я потеряла всех, кого любила,
Из-за пустых, бессмысленных страстей.

***

Я сижу в своей светом покинутой комнате.
В этот миг на другом континенте Земли
Кто-то шепчет кому-то: «А вы меня помните?»
А еще в Черном море плывут корабли.

Я кусаю ладонь и ищу равновесие...
В это время в Милане (а может, в Москве)
Кто-то шепчет кому-то: «Вы очень прелестная!»
А еще кто-то видит кого-то во сне.

Я стою у окна и боюсь перевеситься.
В этот час кто-то шепчет кому-то хмельной:
«Мы же сможем еще с Вами где-нибудь встретиться?»
А ещё кто-то молча следит за Луной.

Кто-то вспомнил о прошлом, а кто-то смеется,
Кто-то плачет, а кто-то рисует портрет;
Кто-то очень устал и не хочет бороться,
Кто-то просто в кино покупает билет!

Я же молча стою у окна, и мне хочется
Все успеть в этой жизни своей повидать!
Все узнать, но не знать никогда одиночества.
И тебя никогда-никогда не терять!

***

Октябрь

И вот октябрь, нацепив пальто,
Мне дышит в спину наступившей вьюгой;
Я знаю, сколько человек в метро
Стоит у стенки, сторонясь друг друга.

В Москве особо остро не до сна,
В предзимнем одиночестве молчится -
Я в комнате уселась у окна,
Где ничего для нас не повторится.

Трамвай упорно набирает ход
По нудному, бессмысленному кругу;
Вот так и мы с тобой который год
Бессмысленно стремимся друг от друга.

***

О стихах и о тебе

Ритм в моей голове рождает слово,
Я живу на износ, не жалея сердца, -
Я боюсь тишины, значит, мир мой снова
На одном человеке готов вертеться!

Я беру тебя за основу мира,
Потому, что ты выбираешь правду!
Мой Господь сказал: «Сотвори кумира!» -
Я беру тебя за основу ада.

Но молчу (спасибо за это, слабость!).
Я живу по кругу, хожу по краю.
Обожаю тебя — все, что мне осталось:
Я беру тебя за основу Рая.

У тебя есть Я — у меня есть Сердце,
И оно давно ко всему готово;

И тебе теперь никуда не деться:
Я беру тебя за основу слова!

***

Последний стих

Вот тебе мой последний стих:
Хватит с нас волшебства и драм.
Среди улиц, бездонно-пустых,
Я расставлю себя по местам.

Вот тебе мой последний вздох:
Пусть он эхом стоит в ушах.
Мне на душу садится Бог,
Отгоняя тоску и страх.

Вот тебе мой последний взгляд:
Дикий, пьяный, горячий, злой.
Как тоскливо влечет назад
Поселившийся в сердце покой!..

И как будто уже затих
Голос мой, уходящий вдаль.
Вот тебе мой последний стих:
Пусть он дарит тебе печаль.

***

Разбуди меня в сентябре:
Мне все время хочется спать.
У меня под окном, во дворе
Листья начали умирать.

Разбуди меня тишиной,
Той, что эхом стоит в ушах!
У меня на душе покой -
Стрелки замерли на часах!

Разбуди меня воем птиц,
Тех, что стаями мчат на юг.
Среди глупых, красивых лиц
Затерялся мой верный друг.

Встала на ноги — вам упрек,
Тем, что славили мою боль.
Моя молодость мне в урок
Подарила другую роль.

От ограды и до дверей
Мне бы, сонной, дотанцевать.
Разбуди меня в сентябре:
Мне все время хочется спать.

Я теперь без труда грусть меняю на смех, 
Я теперь не держу проходящее мимо: 
Ты просил меня стать самой сильной из всех - 
Так любуйся, насколько я неуязвима! 

Я теперь не сижу в тишине гробовой, 
Не впадаю в тоску, не впадаю в немилость: 
Ты просил меня брать все от жизни с лихвой - 
Так смотри же, как много во мне поместилось! 

Но что лучше всего: я умею любить - 
Так умею любить, что другим и не снилось! 

Ты учил меня лгать и учил меня жить - 
Так гордись, наконец: я всему научилась!

***

А потом он расскажет...

Что случится со мной через тысячу лет?
Или вот, например, через год или десять?
Он когда-то сказал: «Ничего у нас нет,
И не будет уже ничего, не надейся».

И сложилось в груди все, что сжаться могло,
И сгорело дотла — ничего не осталось!
Что душою кривить: мне жилось тяжело -
Я пыталась дышать, но, увы, задыхалась.

Но и это ушло, и софитовый свет
Освещает меня и прекрасные лица.
Я ищу в них тепло — и я вижу ответ.
И я верю, что больше беды не случится.

И мне нравится это: чуть что — на вокзал,
И бежать от себя, но бежать еле слышно.

… А потом он расскажет, что он меня знал,
И любил больше жизни… Да как-то не вышло․

***

Случится день в твоем календаре,
Поверь мне! Обязательно случится!
Ты вдруг поймешь, проснувшись на заре,
Что ничего для нас не повторится.

Запрыгает в измученной груди
Измученное сердце пустотою.
Ко мне тогда, прошу, не приходи,
И не ищи у брошенной покоя!

Наступит ночь, когда, испив вина,
Сама к тебе приду искать приюта.
Ах, мне откроет сонная Она -
И это будет страшная минута.

Весной ли, или, может, в декабре,
Когда я перестану ждать и злиться -
Случится день в моем календаре,
Где ничего
дня нас
не повторится!