Современная русская поэзия

Дана Сидерос

Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони...

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

***

Ок Мельникова

все важные фразы должны быть тихими,
все фото с родными всегда нерезкие.
самые странные люди всегда великие,
а причины для счастья всегда невеские.
самое честное слышишь на кухне ночью,
ведь если о чувствах — не по телефону,
а если уж плакать, так выть по-волчьи,
чтоб тоскливым эхом на полрайона.
любимые песни — все хриплым голосом,
все стихи любимые — неизвестные.
все наглые люди всегда ничтожества,
а все близкие люди всегда не местные.
все важные встречи всегда случайные.
самые верные подданные — предатели,
цирковые клоуны — все печальные,
а упрямые скептики — все мечтатели.
если дом уютный — не замок точно,
а квартирка старенькая в Одессе.
если с кем связаться — навеки, прочно.
пусть сейчас не так всё, но ты надейся.
да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся,
если уж менять, так всю жизнь по-новому.
то, что самое важное, не забудется,
гениальные мысли всегда бредовые.
кто ненужных вычеркнул, те свободные,
нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
ведь, если настроение не новогоднее,
значит точно не с теми празднуешь. 

***

Ксения Желудова

прочитай и выучи наизусть:
тьма имеет предел, и любая грусть
преодолима, если построить мост;
боль исчерпаема, горе имеет дно,
если осмелиться встать в полный рост,
дотянуться до счастья, ибо оно
досягаемо, и рецепт его крайне прост.

запиши и бумагу затем сожги:
люди — концентрические круги,
у всех одинакова сердцевина.
память — вбитый в темя дюймовый гвоздь,
научись прощать, он выйдет наполовину.
обиды и скорбь созревают в тугую гроздь,
выжми до капли, получишь терпкие вина.

взрослей, но и не думай стареть,
смерть существует, но это всего лишь смерть,
дань закону контраста.
не стоит пытаться нумеровать страницы,
ибо время тебе неподвластно.
в твоих силах помнить слова, имена и лица,
рушить стены и презирать границы,
любить, покуда сердце не задымится,

и знать, что всё это не напрасно.

***

Ася Дьякова

Мраморный рыцарь

посвящается солнцу. 

расстегнутое пальто. всегда. при любой погоде.
собаки, нирвана, книги — ее атмосферный мир.
«я людям не всем уместна, ну, или в этом роде.
мой образ довольно строгий, и вряд ли кому-то мил».

любит камю, пионы, лазанью, хоккей, рубашки,
новый год, нину ричи, моне, амели и бродвей.
не любит, когда другие ее называют дашкой,
когдá к ней «на ты» без спроса; глупых и злых людей.

все принцы ее не-сказок больны сигаретным дымом.
все принцы ее не-сказок сгорают в аду при жизни.
их музыка пахнет кровью, и запах звучит мотивом
гитарным и ироничным, как реквием по отчизне.

вся сущность ее натуры божествена и без-божна.
и сердце с душой сокрыты в доспехах зеленых, хвойных.
сквозь иглы растут ирисы, так робко и осторожно.
сквозь иглы растут ирисы, для лучших и для достойных.

и мрамор моих доспехов потрескался, развалился.
сквозь трещины в нем навстрèчу ей льется ярчайший свет.
и я понимаю: òн к ней из сердца всегда стремился.
и я понимаю: бòльше таких как она и нет.

таких, как она не рисуют. такими не делятся с миром.
таких запирают в сердце на хрупко-стальной замок.
и рядом с ее сияньем я стала слепой и хилой.
и рядом с ее сияньем я стала сильна как бог.

там, гдè ее вы коснетесь — металл, узор снежной кисти.
там, гдè ее вы вдохнете — один сигаретный дым.
а я ощущаю запах опавших кленовых листьев.
в руках горяча как солнце и мягкая, как пластилин.

вы скажете мы больные? что наш союз глуп, непрочен?
но эта любовь сильнее, чем шторм, чем лесной пожар.
сильнее всего настолько, что даже холодной ночью
сквозь тысячи километров я чувствую солнца жар.

***

Угрюмые люди спешат на работу. 
Идет за лекарствами мне медсестра. 
Я начал ценить между делом свободу. 
Сегодня суббота. Четыре утра. 
Остался один в этой тесной палате.
Совсем перестал улыбаться врачу.
Чуть позже приедет мой новый приятель.
А старый? Он счастлив… Я тоже хочу…

Двенадцать ноль-ноль. Мне становится хуже.
Прошу отнести мой остывший обед.
Больной и раскисший. Кому-нибудь нужен?
Себе - улыбаюсь - наверное, нет.

Куда-то везут. Совершенно не важно.
Кому-то кричат, что осталось чуть-чуть.
Не чувствую боли. Теперь мне не страшно.
Глаза закрывая, пытаюсь уснуть.

Без четверти пять. Мой сосед по палате
Не знает, что делать, кому доверять.
Ведь завтра подселится новый приятель…
А старый?
Он счастлив…
Просил вспоминать… 

***

 Дэниель Робуа
Дневник безумца

я сдымил сотни мух, тараканов, забравшись в подвалы
я сбросил оковы тоски и печали, в одной из развалин,
окутанный мраком, искуренный светом, забрался по веку
на место рожденья, где солнце не светит, луна не играет
на струнах рассвета, проклятая летом, пусти же по ветру
мой труп из молитвы, из мух, тараканов, что мной управляют,
по венам блуждая в полночной печали, обвеянный зрелой
и крошечной жизнью, я был будто гений, я жил, будто ветер.

измученной болью, и скрученной веной, в кровавых объятьях
луны и рассвета, я был, словно мыши, как крысы, что скрутят
желудок и дух, что луною укутан, выползет вниз из состава,
в холодных подвалах, столь томных и мрачных, не грея сустава,
хрущу им, как ворон, на ветке пропавший, обвеян я чувством,
обвеянный мраком. испачканный мазью горящих кораллов,
кораллов души, из холодных подвалов я выбегу вдруг
и пропахну горячим угаром, холодной войной океанов,
где меж нами порог и меж сотен дорог здесь война.

голод не силой окутан, город не с жизнью разлучен,
надежда заставит бежать от волны, надежда заставит
пить кровь и вино вперемешку с кишечником мыши,
убийство души вновь заставит бежать, припевая на грани,
и буря заставит бродить без кинжала в руке, я не слышу
тех слов, что излиты душой умирающих звонов луны,
видимость злобной вины утонула в вине, мы в звене
растерялись, испив небеса, но на век не уйти, на века
не сбежать, петляет здесь река, которая оградой служит,
здесь голуби - жители, соколы - вечность и вороны - судьи,
этих мест не забыть, этот мрак из души, эта бренность границ..
не покинуть, земля здесь легка, но послужит могилой,
я останусь лежать и мешать свою кровь с луною излитой
здесь слились в одиночестве и дружбе навсегда зима,
и лето вперемешку с грязью ночи, звездной пылью.

в моем желудке путь для миллиарда крыс и змей,
недавно съеденных, остатки шерсти у меня остались
в зубах, пронзавших песню серой мрачности в обед,
здесь запах голода и крови, до безумий сотен красной.

жизнь не знает, где стирает грани, но мой крест и камень
судьбы лишь на моих плечах, могилы изрывая взглядом
луна бродила в небесах, часам отдавшись и векам, заря
лучом пробила медленных движений череду, где дух и я
скитаниям отдавшись, убегаем в те же всё подвалы, край,
что склонен к бедности, которая рождает силу, здесь не рай.

о, изгрызите меня вороны, пронзи мой дух душою вечной,
сокол, и обойди молитвы отчужденного, здесь живший бог,
пусть изогнется жизнь в бараний рог, стирая грань, порог,
порочен я, и жизнь заставит жрать песок и землю. всё.

***

Горстка отчаяния и маразма

каждое из лиц вещает о былом, в прахе горла умирает полночь, 
я бреду по скошенному городу, что расстилает предо мною морок,
глаза мои сжигает солнечных видений буря, ураганом раскрутив 
последних вспышек крендель, что проглочен сладкой ночью, на обрыв
опору ставя, расчлененную поджаренными облаками, душ изрыв 
печаль и боль, расколотую на частицы и антитела в душе моей
пропахшей небылицей трупов и пропавшей на бульваре дурном. 
вероятно, лучший я из худших и худший я из лучших в мире скудном,
и правит предрешенное пророчество малинового мрака судном,
что давит собственной диаспорой из маргинальных стен трамвая, 
так есть ли кто-либо, кто меня хуже или лучше? в пустоте нагая 
загадка плотью собственной плюется, плечи немоты на кон поставив, 
способен ли язык твердить о погребенных заживо руках опальных, 
подняв рукав и опустив свой револьвер, с ножом в зубах сусальных,
способен ли господь брести по одичалости осколков, что огнями 
раскалывают пристань, что гремит своими тамбуринами в ночи, 
и табуреток погорелых дым порядком застилает порожденья почек,
способен ли я стать разрушенной химерой среди розовых небес?
способна ли разрушенная в розоватых небесах химера стать моей?
и возрождение сулит глухое забытье, летит в прострации фонарь, 
под глазом выкопав траншею мертвенных видений, где же пономарь?
где шаг, глядящий за борта, порочно падшие над звездами, и нам пора
поскольку вечность разжигает между нами запахи горелой кожи и
сажает в волосы, рассказанные и разрисованные мной, те лишаи, 
что млечный путь отображает на гармониях спиралевидных звуков, 
способен ли являющийся перед взором лес сиять? и скачут белки,
которым не способны мы помочь, там, вдалеке блуждает одиночка,
печальный женский образ, что крадёт платки, столь сумрачно-порочна,
способен ли раздутый шар небес плеваться озарениями харь похожих,
где шкаф в пожаре собственной души погряз, откуда звери входят, 
и выбираются бесчисленные черви, бродят ночью в духах черти, 
являя перед взора застекленным и гранатовым узором образ 
мужчины или женщины - значение теряет всякий смысл.

***

Янис Дзюба
Светлой памяти Viola Morrison 

Вспоминаю простуженный Питер, 
Вой ветров, сквозняки подворотен… 
Мерзлокаменную обитель, 
Где мороз невесом и бесплотен 

Цепенеет на лицах прохожих 
И являет свою первозданность. 
В этом все мы немного похожи: 
В бездыханности наша бездарность. 

Вспоминаю детально, подробно, 
Без напыщенных тщетных абстракций, 
Как свинцового неба полотна 
Вместо выдуманных декораций, 

Вместо паруса, вместо скрижалей 
Над излизанным штормом заливом 
Поднебесный экстаз искажали, 
Поучали, сменялись и плыли… 

Вспоминаю как плыли проспекты 
Вместе с фарами автомобилей, 
Преломляясь в соцветии спектра 
При луне, отражаясь в заливе 

Финских волн, отражаясь в каналах, 
Перетянутых напрочь мостами 
Из гранитных кварталов в кварталы, 
Где влюбленные, слившись устами 

Вспоминали в потоке сознанья 
Неожиданность радостной встречи. 
А над ними соборы и зданья 
Поглощал затянувшийся вечер 

Петербургской зимы. Было сыро. 
И средь прочего, по ориентирам, 
Робкой тенью безмолвно скользило 
Мое тело в чужие квартиры. 

Вспоминаю: меня привечали, 
И гремели на кухне посудой, 
Хлопотливо бисквитом и чаем 
Обогрев, не желая отсюда 

Отпускать в ледяные трущобы, 
Где морозом прочитаны лица. 
«Нам с тобой хоть немного еще бы 
Метафизикой уединиться!» 

Вспоминаю с улыбкой и грустью 
По душам разговоры и письма: 
«Жизнь – река. Есть исток и есть устье. 
А судьба, как и ветер, капризна. 

Только вера, как парус, надежна. 
Да подъемлет любовь вместо крыльев! 
Если тяжко придется, то можно 
Выйти суху на мост на Калинов». 

Вспоминаю стопкадры сюжетов, 
Фотографии перебирая… 
Вот и письма твои без ответов 
Пролежат, никогда не сгорая 

В жаре мысли, в агонии жизни, 
Пока жизнь не настанет иная, 
Где слова будут только излишни. 

Вспоминаю тебя. Вспоминаю… 

***

Роман Фарафонов 

Мой тихий голос проникал в их сердца
Слово острый нож - это и было начало конца.
Моё творчество - это не дар свыше.
Поэтому даже оно не всем по душе.

Или же, я сделал что-то не так?
Ведь во мне две сущности: Я и мой враг.
Кто из нас победит? Это тайна даже для меня.
Главное сейчас в битве - не потерять себя.

Таким как я, не светит в конце успех.
Ведь пару строк, в моём сердце - дороже вас всех.
Я против бога. И для вас это грех?
Я доверял вам, но за спиной слышал лишь зловещий смех.

Ужасно когда нет вдохновенья.
Ужасно когда нет стремленья.
Когда друг, оказался. вовсе не друг.
И был в твоей жизни словно недуг.

***

Евгения Флор
Голод настойчиво давит горло в комок

Лодка болтается, словно пустой поплавок, 
Мир вокруг плещется всеми оттенками синего. 
А ты же еще так молод и так не глубок, 
Я рядом, совсем настоящая и красивая.

Знаешь ли, юнга, что про такого как ты
Точное что-то пророчил дядюшка Эдгар По,
Но в нашей шлюпке нет слаще и чище воды
Чем та, что стекает в ладони с твоих слов.

/А голод сильнее давит на каждый вздох/

Милый мой юнга, сможешь ли ты спастись?
Зачем променял на безысходность штурвал?
Ты знал, что корабль цел, но бросился вниз
В мой, самый черный и проклятый, океан.

Теперь же моли разбиться о холод скал,
А если достаточно сил - уходи на дно.
Он лишь говорит, наполняя меня как стакан,
Не сытит, но продлевает ночь, как паленый ром.

Голод скрутил из горла колючий ком,
Выточил каждый мой зуб, как острейший нож,
Водит влажным моим языком, намекая - режь,
Когда юнга расскажет свой самый последний сон.

***

Семен Тарасов

держала судорога долго
дорога промокла и высохла
намокала и высыхала футболка
рядом притормаживали спросить
дорога промокла и высохла
трава подросла и высекла
пожелтела, сломалась, скрючилась
падала и начинала гнить
река разливаясь подтапливала
в озёра заходила рыба
вода возвращалась в реку
судорога медленно превращала в калеку

местность пока не удаётся узнать
не то чтобы интересно, а – занимает
меня начинают собираться искать
понимать это весело, а судорога
кажется, уже отпускает

***

Ида Левицкая

Я буду твоей Бениславской. И жизнь положу к алтарю.
Прошу, не тревожься напрасно,
когда тебе скажут -
"люблю".

И, если попросят, останься.
Живи, не жалей ни о чем.
Я плакала горько в шестнадцать.
А в двадцать покинула дом.

Пиши мне по строчке в конверте.
Я письма твои сохраню.
Что важного в жизни и смерти?
Две скромные буквы: Л. Ю.

***

а потом тебе предлагают очередную пошлость,
и ты крутишь носом - с чего бы вроде -
сама не против -
была, так точно.
но есть ведь больше.
в другом временном отрезке
ты была такой детской, такой ранимой,
что наступившая толстокожесть
стала просто невыносимой,
её бы совсем отбросить,
забыв про всю осторожность.
разводишь руки - прошла наивность.

страдаешь малость - но это нужно,
где много боли - совсем нет фальши,
и не распишешь, и не расскажешь,
подругам тошно, себе противно.

а потом тебе предлагают очередную пошлость -
и ты даже за, но подспудно вопросы -
а буду ли я так живей, бодрей, и ух как веселей..

тебя душит жалость, упрямая данность,
глаза улыбаются, слова стараются,
но с головой выдают
случайно
в неподходящий совершенно момент.

ты всё сделала, девочка, ты всё смогла,
поднялась на эверест своей души, и там легла,
проста, гола, и без вранья -
ты была самой красивой.

раз не друг он тебе, хоть бы враг,
но он символ твоих атак,
в которых ты всегда была
победителем.

будем честными, неинтересными - это всё физика, 
земная материя, а ты симбиоз лирики и бесконечного мгновения, 
на который молишься, как на гения,
впадая в истерики,
сгорая как спичка.

ты моя синичка.
у тебя есть ром и глубокая ночь,
у тебя есть книги в руках и гирлянды на стенах,
хоть и страшно необыкновенно, когда они тухнут.

пусть всё не так как ты хотела,
но так, как должно,
и ты скажешь спасибо однажды
немому кино, где ты главная роль, режиссёр, и разносишь еду,
костюмер,
сценарист, что писал эти строчки,
что в пьяном бреду отвечает

тому,
кто пошлит и дерзит,
кратко:
"я не пойду".

***

Почему ты решил, что мне будет больней?
Я же воин, гусар, я из польских степей,
за спиной моей крылья, на кирасе - свирель,
и моей грустной доблести нету равней.

"Вот чудачка, скажи?" - рядом только свои.
А я вспомнила, как еще месяца три
назад так же сидела...и в узком кругу!
Были рядом друзья, коих прочат врагу.
Мы смеялись, и пили, и счастье, мой друг,
было полным, таким, что подумалось вдруг:
"я могу быть собою... ревущей, смешной；
я могу быть такою! И слабой, простой,
просто женщиной!"
Что же, закончилась ночь,
чары пали, никто мне не смог уж помочь.
...
Помню, как надевала кольчугу и бронь,
и в слезах доставала железный огонь,
сабля, крылья, мушкет - всё теперь есть на мне.
Я теперь просто - воин, гусар на войне. 

***

Да не вытерплю я! 
Прибегу, обниму,
задушу, залюблю!
В этом сером дыму
отыщу, отниму
у неё,
и у них,
у холодной зимы,
и у зимней войны,
у всех лет, что прошли!

им придется отдать!
они все мне должны!

---
ты глядишь на меня,
как на цель из ружья,
но, теряясь, находишь
простые слова:

не ходи, мой родной.
не люблю я тебя.

***
И ты найдёшь четырёхлистный клевер. 
Уверен, обязательно найдёшь. 
Как только зерна отделишь от плевел, 
Как только правда бросит снова в дрожь. 
И на вершине будет так спокойно, 
И так красиво будет падать свет,
Что вспомнить всё окажется не больно,
И прошлого окажется, что нет.
Дай руку мне, ну, что же ты, дай руку,
И глубоко, как следует, дыши.
Пишу тебя всегда с заглавной буквы,
И ты меня с такой же напиши.
Хотя бы потому, что я поверил,
И это у меня не отберёшь,

Что ты найдёшь четырёхлистный клевер.
Уверен, обязательно найдёшь.