Л.А. Мусорина - ПОДРАЖАНИЯ ТРИДЦАТОЙ ОДЕ ГОРАЦИЯ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Темой моей работы является традиция в русской литературе, порожденная тридцатой одой Горация Ad Melpomenen. В зависимости от того, какую цель преследовали поэты, тексты можно разделить на две группы: подражания и переводы. Переводы, в свою очередь, также распределяются на две группы: выполненные с академической целью и выполненные с художественной целью. Подражаниями мы называем здесь текст, сохраняющий поэтическую идею оригинала, но передающий личное мировоззрение создателя подражания. Академическим переводом мы называем передачу на другом языке содержания оригинала с максимальным сохранением его формы. Художественным переводом мы называем передачу на другом языке содержания оригинала в форме, наиболее соответствующей эстетическим представлениям переводчика. В наиболее простом случае, это перевод рифмованным стихом произведения, написанного в оригинале без рифмы.

К подражаниям относятся стихотворения А.С. Пушкина, Г.Р. Державина, В.Я. Брюсова (1912), К.Н. Батюшкова, В. Ходасевича. Примерами переводов, выполненных с академической целью, являются "Памятники" С.В. Шервинского, Н.И. Шатерникова, А.Х. Востокова, Н.Ф. Фоккова, В.Я. Брюсова (1913, 1918), А.П. Семенова-Тян-Шанского, Э.Я. Голосовкера, Б.В. Никольского. К переводам, выполненным с художественной целью, относятся произведения В.В. Капниста (2 стихотворения), С.А. Тучкова, А.А. Фета, В.Н. Крачковского (2 варианта), П.Ф. Порфирова.

Перевод М.В. Ломоносова, первый известный нам "Памятник" в русской литературе, нельзя отнести ни к первой, ни ко второй группе. В середине XVIII века, а "Памятник" Ломоносова опубликован в 1748 году, еще не было деления на научный и художественный перевод. То, что интересующая нас ода переведена четырехстопным ямбом и опубликована в "Кратком руководстве к красноречию", наводит на мысль, что метрическая точность Ломоносова не интересовала. Стихотворение "служит примером "неполного силлогизма" или "энтимемы", в которой "полагается одна посылка,. потом присовокупляется причина", а "все заключается следствием" (1, с. 251). В полном силлогизме должно быть две посылки: большая и малая.

В плане содержания перевод Ломоносова точен. Исключение составляет только одно место: поэт устраняет описание римского обряда, непонятного русскому читателю:

 

…dum Capitolium

Scandet cum tacita virgine pontifex

…пока в Капитолий

Восходит с безмолвной девой жрец

 

Ломоносов заменяет на:

Пока великий Рим владеет светом.

 

Итак, в русской поэтической традиции отступления от латинского оригинала начинаются с самого первого текста.

В 1795 году было опубликовано стихотворение Державина под заглавием "К Музе. Подражание Горацию". Этот текст является первым, известным нам, подражанием римскому поэту.

Если Ломоносов устраняет одну римскую реалию, то Державин привносит сюда реалии русские. В данном случае это гидронимы:

 

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал.

 

Державин не знал латинского языка и пользовался немецкими переводами, а также советами друзей. К тому же был перевод Ломоносова. Но, вероятно, приняв описание места рождения Горация за перечисление мест будущей славы, Державин, тем самым, становится основателем новой традиции в русской поэзии. В дальнейшем все подражания будут написаны с упоминанием мест будущей славы. Также нельзя забывать, что XVIII век - "это был век географии; географические экспедиции Академии Наук, русские вслед испанцам и португальцам оставляют след в географической номенклатуре, доканчивают исследование земного шара. Весь век полон сознания этого "(2, с. 143-144 ).

Итак, первые два стиха третьей строфы "Памятника" Державина объясняются как частной ошибкой, так и духом эпохи.

Начиная с Державина, поэты стали говорить о своей славе не локальной, но всеобъемлющей. Реки, перечисленные в "Памятнике" Державина, находятся на большом расстоянии друг от друга. Это не случайно: географическая масштабность была характерна для оды XVIII века (4, с. 312). Пушкин в своем стихотворении перечисляет не гидронимы, но этнонимы:

 

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус, и друг степей калмык.

 

И опять же перечисляются народы, живущие далеко друг от друга. Хочется отметить, что в данном случае Пушкин следует традиции XVIII века. От Пушкина эта традиция переходит к Брюсову.

В "Памятнике" Брюсова (1912), который относится к подражаниям, места будущей славы распространяются уже за пределы России. Так, в третьей строфе мы читаем:

 

В сады Украйны, в шум и яркий сон столицы,

К преддверьям Индии, на берег Иртыша, -

Повсюду долетят горящие страницы,

В которых спит моя душа.

 

В пятой строфе Брюсов говорит о том, что его услышит Европа:

 

И в новых звуках зов проникнет за пределы

Печальной Родины, и немец, и француз

Покорно повторят мой стих осиротелый,

Подарок благосклонных Муз.

 

Слава представляется всемирной. Кроме этого, В.Я. Брюсов указывает на свою славу среди различных слоев общества:

 

И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,

В каморке бедняка и во дворце царя,

Ликуя, назовут меня - Валерий Брюсов,

О друге с дружбой говоря.

 

В стихотворении Батюшкова, которое стоит особняком в русской литературе, места славы не конкретизируются. Поэт говорит, что он будет известен во всей Вселенной:

 

Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,

В которую могу вселенну заключить.

 

У Ходасевича "Памятник" имеет лишь опосредованную связь с 30-ой одой Горация. Но наличие этой связи автор акцентировал, взяв в качестве эпиграфа начало первой строки вышеупомянутой оды: Exegi monumentum - "Я воздвиг памятник". Текст носит ярко выраженный пародийный характер:

 

Павлович! С посошком, бродячею каликой

Пройди от финских скал вплоть до донских станиц,

Читай мои стихи по всей Руси великой, -

И столько мне пришлют яиц,

Что если гору их на площади Урицкой

Поможет мне сложить поклонников толпа -

То, выглянув в окно, уж не найдет Белицкий

Александрийского столпа.

 

В тексте мы снова встречаем названия мест, удаленных друг от друга.

Что же считали поэты своим памятником? Для Пушкина это "благородная память о чьих-либо делах" (3, с. 834), в данном случае память потомков о его заслугах перед Россией.

 

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастёт народная тропа.

 

Брюсов, для которого поэзия была превыше всего, отождествляет свой памятник со своим поэтическим наследием:

 

Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.

 

Подобное представление о памятнике почти на сто лет ранее сформулировал Батюшков:

 

Я памятник воздвиг огромный и чудесный,

Прославя вас в стихах: не знает смерти он!

 

Кроме того, Батюшков видит свое бессмертие в опубликованности своих произведений:

 

...и все мои творенья,

От тлена убежав, в печати будут жить.

 

В тексте Ходасевича слово "памятник" не упоминается вообще. На связь с анализируемой нами традицией указывает название "Памятник" и эпиграф Exegi monumentum, такой же, как у Пушкина, а также цитаты из пушкинского "Памятника": "…по всей Руси великой" в третьей строке и "Александрийского столпа" в восьмой .

Державин, вслед за Горацием и Ломоносовым, не указывает, что именно он считает своим памятником. Однако мы можем предположить, что, следуя горацианской традиции, он имеет в виду свое литературное наследие.

Что ставили себе в заслугу поэты проанализированных нами подражаний Горацию? Державин считал, что останется в памяти потомков за то,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о Боге

И истину царям с улыбкой говорить.

 

Пушкин писал:

 

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

 

В тексте Брюсова нет явного перечисления заслуг, которые оценят потомки. Нет их и у Ходасевича.

Батюшков почти цитирует четвертую строфу "Памятника" Державина:

 

Так первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетели Елизы говорить.

В сердечной простоте беседовать о боге

И истину царям громами возгласить.

 

Эти небольшие отличия "Памятника" Батюшкова от "Памятника" Державина весьма значимы, поскольку привносят совершенно иную интонацию в текст.

В последней строфе Гораций просит у Мельпомены венок для себя:

 

Et mihi Delphica

Lauro cinge volens, Melpomene, comam.

И мне дельфийским

Лавром увей желающая, Мельромена, волосы.

 

Из перевода Ломоносова не ясно, для себя просит поэт венок или же хочет видеть Музу, увенчанную Дельфийским лавром:

 

Возгордись праведной заслугой, Муза,

И увенчай главу Дельфийским лавром.

 

Однако, в комментарии к своему переводу Ломоносов, толкуя содержание текста, пишет: "Я поставил знак бессмертный своей славы затем, что первый сочинял в Италии оды, какие писал Алцей Еольский, стихотворец, того ради должна моя муза себя лавровым венком увенчать". Подобная мысль проводится в последней строфе "Памятника" Державина:

 

О Муза! Возгордись заслугой справедливой,

И, презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой, неторопливой,

Чело твое зарей бессмертия венчай.

 

Пушкин призывает Музу не требовать венца.

 

Веленью божию, о Муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца.

 

Брюсов забирает венок себе, но обращается при этом не к Музе, а к славе Будущего:

 

Венчай мое чело, иных столетий Слава.

 

Во всех остальных "Памятниках", включая переводы с художественной целью, поэты просят венок для себя, следуя примеру Горация.